В течение многих лет Н.Н. Страхова с Ф.М. Достоевским связывали дружеские и рабочие отношения. Страхов был для Достоевского чем-то вроде философского консультанта, а также вдумчивым и доброжелательным критиком работ писателя. Но еще в начале их сотрудничества между ними проявилась мировоззренческая и эмоциональная дистанция, которая привела в итоге к охлаждению и фактическому разрыву.
По воспоминаниям Страхова, дружба с Достоевским носила «преимущественно умственный характер» и «была очень тесна»; «разговоры наши были бесконечны, и это были лучшие разговоры, какие мне доставались на долю в жизни». «Близость наша была так велика, – вспоминал Николай Николаевич, – что я имел полную возможность знать его мысли и чувства».
Знакомство писателя и критика состоялось в одном из литературных кружков Петербурга, куда Страхов был приглашен сослуживцем. Сам Страхов так вспоминал о первом впечатлении от знакомства с Достоевским: «С первого вторника, когда я явился в этот кружок, я считал себя как будто принятым, наконец, в общество настоящих литераторов и очень всем интересовался. <…> Первое место в кружке занимал, конечно, Федор Михайлович: он был у всех на счету крупного писателя и первенствовал не только по своей известности, но и по обилию мыслей и горячности, с которой их высказывал». Страхов же манерами и рассудительностью напоминал ученого монаха.
Н.Н. Страхов пишет о Достоевском: «Он слишком для меня близок и непонятен. Когда я вспоминаю его, то меня поражает именно неистощимая подвижность его ума, неиссякающая плодовитость его души. В нем как будто не было ничего сложившегося, так обильно нарастали мысли и чувства, столько таилось неизвестного и непроявившегося под тем, что успело сказаться». Здесь можно видеть то различие психологического склада, которое могло быть причиной как сближения между ними, так и будущего отчуждения.
Страхов всегда выступал в защиту идеализма, отстаивал мысль о центральном положении человека в мире, а также вел борьбу за «вечные истины» философии, науки и религии против современного ему направления мыслей – нигилизма. Все это казалось весьма близким собственным взглядам Достоевского, и он пригласит Страхова участвовать в издании задуманного им журнала «Время».
Основным идейным направлением журнала было «почвенничество». С главным идеологом нового направления, Аполлоном Григорьевым, у Страхова сложились теплые и дружеские отношения. Страхов считал Григорьева своим учителем, но уже тогда наметились расхождения философских позиций между ним, Григорьевым и Достоевским.
«Как почвенники, – вспоминал Страхов, – А. Григорьев и Достоевский все время твердили, что они не западники и не славянофилы…». Сам Страхов был склонен видеть в «почвенничестве» разновидность славянофильского направления: «Мысль о новом направлении сперва занимала меня, но очень скоро, по своему нерасположению к неопределенности, я порешил, что нужно прямо признать себя славянофилом, когда признаешь существенные начала этого учения».
Страхов не любил неоднозначности, расплывчатости позиции. «Достоевский еще только ищет тех начал, которые поведут к желаемому им примирению» (образованности и «почвы»).
«Мы нашли точку, на которой расходимся». Этой точкой расхождения становится отношение к Истине. Для Страхова личности, высказывающие ошибочные идеи (2×2 – не 4), высказывают идеи в принципе ложные. Для Достоевского не существует людей, которые сознательно стремятся к ошибке, а потому заблуждения – достаточно распространенный случай неверных выводов на пути поиска истины. Необходимо найти «тайное основание», некую субъективную правду в жизненной позиции героев, выступающих идейными противниками.
«Есть в направлении моих мыслей недостаток, который вы ненавидите, презираете и будете преследовать всю свою жизнь, – вспоминает Страхов один из разговоров с писателем. – Затем мы крепко пожали друг другу руку и расстались».
Достоевского, вероятно, раздражал рационализм Страхова. Достоевскому был свойственен интуитивный тип познания. Для него логико-математические доказательства мало что значили, особенно в вопросах психологии и веры.
Таким образом проявились фундаментальные эпистемологические различия в подходах, что, по-видимому, сыграло свою роль в нарастании недопонимания между друзьями.
Согласно Страхову мир устроен разумно и все действительное в нем, включая историю, – закономерно и необходимо. Даже смерть у него выступает необходимым и разумным венцом жизни, признаком ее полноты и завершенности. Жизнь есть развитие, а бесконечное развитие, согласно Страхову, бессмысленно.
Героям Достоевского присуще иное мироощущение и миропонимание. Рационалистическое благодушие, согласие с миром как есть, им, как правило, не присуще. Скорее в их судьбе раскрывается, доводится до последней черты трагизм бытия, выход из которого – в вере и любви. В этой связи можно говорить о метафизических различиях в мировоззрении.
Для Страхова человек – прежде всего зритель мира. Кто понял мировую драму – «постарается стать в сторону, постарается уклониться от нее и сохранить свободный взгляд». Достоевский ощущал свою персональную ответственность за то, что происходит в мире, а потому единственно возможной для себя считает позицию активного участника, а не пассивного наблюдателя («каждый единый из нас виновен за всех и за вся на земле»).
Характерное наблюдение сделано писательницей В. Микулич (1857-1936) в гостях у общих знакомых: «я переводила взгляд с безмятежной, невинной физиономии Страхова на судорожно-возбужденное, замученное лицо Достоевского с горящими глазами и думала: «Какие они единомышленники?.. Те любят то, что есть; он любит то, что должно быть. Те держатся за то, что есть и было; он распинается за то, что придет или, по крайней мере, должно прийти. А если он так ждет, так жаждет того, что должно прийти, стало быть, он не так-то уже доволен тем, что есть?..». Здесь налицо существенная разница экзистенциальных позиций, что в совокупности с вышесказанным делало отчуждение между бывшими друзьями почти неизбежным.
В одном из писем к ученому и публицисту Н.Я. Данилевскому Н.Н. Страхов писал, что с Достоевским он «все собирался помириться, да так и проводил его в могилу».